... дело совсем не в «ничтожестве» Акакия Акакиевича и не в проповеди «гуманности» к малому брату, а в том, что, отгородив всю сферу повести от большой реальности, Гоголь может соединять несоединимое, преувеличивать малое и сокращать большое — одним словом, он может играть со всеми нормами и законами реальной душевной жизни. Так он и поступает. Душевный мир Акакия Акакиевича (если только позволительно такое выражение) — не ничтожный (это привнесли наши наивные и чувствительные историки литературы, загипнотизированные Белинским), а фантастически замкнутый, свой: «Там, в этом переписываньи, ему виделся какой-то свой разнообразный (!) и приятный мир... Вне этого переписыванья, казалось, для него ничего не существовало». В этом мире — свои законы, свои пропорции. Новая шинель по законам этого мира оказывается грандиозным событием ...
Б. Эйхенбаум " Как сделана "Шинель" Гоголя"
Когда в финале “Шинели” Акакий Акакиевич (уже после своей смерти) вырастает в грозного грабителя, “в полиции сделано было распоряжение поймать мертвеца во что бы то ни стало, живого или мертвого, и наказать его, в пример другим, жесточайшим образом...” Тут дело не только в юморе — поймать мертвеца живым или мертвым, а в самом распоряжении, которое гласит, что надо поймать и наказать мертвеца. Не грабителя, не ловкого мистификатора, а мертвеца. Как будто мертвецы — такая же естественная часть криминальной среды, как воры или убийцы.
Таким образом, шаг за шагом абсурд осваивает новую территорию. И постепенно разъедает реальность изнутри. Там, где еще вчера мистика и абсурд знали свое место (тень, знай свое место), сегодня граница сдвинулась. Одно допущение ведет за собой второе. Когда говорят о кафкианском предвидении абсурда двадцатого века с его двумя мировыми войнами, холокостом и тоталитарными режимами, частенько забывают об опередившем свое время Гоголе. А ведь гоголевское опережение не менее глубокое и неоднозначное, чем у Кафки. Чего стоит один парадоксальный выверт в финале “Шинели”, когда мертвый Акакий Акакиевич превращается в грозного срывателя шинелей. В то время как многие склонны видеть в Башмачкине всего лишь “маленького человека”, то есть, говоря языком Достоевского, униженного и оскорбленного, образ народного мстителя, который принимает “жертва” после смерти, говорит совсем о другом.
Кто такой Чичиков? Чичиков — человек, более чем на полтора века, а то и на два опередивший свое время. Он человек той эпохи, которую мы зовем пост- (может быть, вернее: постпост-) индустриальной. Он — гость из будущего. Павел Иванович, так сказать, чистый, “онтологический” брокер конца XX — начала XXI века. Некий протоброкер (он же — протодилер, проториелтор и т.д.).
Если бы он стал президентом, он наверняка отменил бы золото как обязательный эквивалент денег. Как это и сделали американцы.
Павел Иванович ушел гораздо дальше английских экономистов и даже “великого и ужасного” Карла Маркса. Ему не нужна схема “деньги—товар—деньги”, не нужна та самая прибавочная стоимость, из-за которой впоследствии, в XX веке, было пролито столько крови, ему не нужно никого эксплуатировать, его не интересует товар: он перекачивает пустоту. Мертвые души, которые он скупает, — это те же акции, за которыми ничего не стоит (они — “мертвые”), но в то же время за ними стоит то, что на современный “бизнес-фене” зовется госгарантиями. Можно сказать, что Чичиков занимается и ваучерной приватизацией, вернее — хочет перепродать фиктивные ваучеры. Или, если угодно, выстраивает некую финансовую пирамиду.
Комментариев нет:
Отправить комментарий